Кино и театр по аналогии с обучением оффлайн и онлайн, отсутствие единого для всех авторитетного издания, информационная загруженность, боксерская груша в кабинете и история поступления в МГИМО – это все о Ярославе Львовиче Скворцове, декане факультета Международной журналистики и нашем герое рубрики #мгимо_в_лицах.

— Карантин повлиял на учебный процесс студентов, нам пришлось дополнительно себя мотивировать, чтобы учиться, находясь дома. Изменилось ли Ваше отношение, отношение преподавателя, к учебному процессу после и во время периода пандемии?

— С мотивацией у меня, как у преподавателя, надеюсь, все в порядке. Возможно, это уже привычкой стало. Преподаватели  – такие же люди, как и все. Как и студенты. Поэтому у всех возникли примерно схожие проблемы, когда пандемия только началась. Да и сейчас – тоже…

Царившая поначалу радость от того, что можно поспать лишние час-полтора, не тратить время на дорогу, очень быстро переросла в тоску по родным стенам и родным лицам – и жутко захотелось на работу.

Безусловно, форматы работы в он- и офф-лайне выглядят по-разному. Ты намного быстрее успеваешь рассказать то, что привык объяснять за час двадцать (у многих преподавателей есть этот «внутренний будильник»): так что время на парах стало «оставаться».

Есть технические нюансы. Скажем, запуская презентацию с экрана, ты не видишь лиц всех явившихся на семинар. Задав вопрос, начинаешь судорожно искать, кто же подал голос, где отвечающий. Все это сказывается на общении со студентами. Причем даже в аудиториях: рассказываешь новый материал, а тебе – из-за «масочного режима» – сложно уловить реакцию на произносимое. Иногда, конечно, можно и по глазам прочитать, но далеко не всегда. Поэтому, как сказал один мой коллега, приходится «рассказывать анекдоты чуть-чуть чаще, чтобы просто видеть, что студенты мои не уснули».

Все мы тихо ждем, когда это все закончится, а мы вернемся к привычному формату общения.

— Сейчас, как Вы заметили, преподавателю очень сложно понять реакцию студентов во время лекции. Я читала Ваше интервью с Аллой Митрофановой для журнала «Фома», в котором Вы сказали, что преподаватель постепенно превращается в «менеджера по оказанию образовательных услуг»…

— В том интервью я как раз говорил, что очень не хочу превращаться в «менеджера по оказанию образовательных услуг». Все-таки мы тут не услуги друг другу оказываем, а обмениваемся информацией, делимся опытом, проверяем и «обкатываем» новые методички и технологии. Живем полноценной профессиональной жизнью другими словами…

А по поводу очного и заочного общения, «глаза-в-глаза» и «глаза в монитор»… Это как театр и кино. Вроде бы близкие искусства, но у каждого есть свои нюансы. Судите сами: каждый спектакль – неповторим, уникален, потому что у каждого актера именно «здесь и сейчас», в этот день, в эту минуту определенное настроение. Кино в свою очередь предполагает крупный план, чего нет в театре. Поэтому работу в аудитории преподавателей со студентами и общение с монитором (тоже два близких вида искусств) можно сравнить с театром и кино. 

Я бы сейчас не говорил о «менеджерстве», а о том, что меняется формат роли преподавателя. Неслучайно некоторые мои коллеги предлагали просто записать лекции на видео, как это сделано на платформе Coursera. Но мне не хочется потерять контакт со студентами, пускай и виртуальный, но все-таки сохраняющийся. 

— Влияет ли этот онлайн-формат на качество подготовки журналистов?

— Только время даст ответ на Ваш вопрос. Правда, в советские годы была такая шутка: кто-то обратился на радио с вопросом, можно ли получить образование по телевидению? Ответ: конечно, можно, но тогда диплом вам тоже по телевизору покажут. Поэтому у многих преподавателей есть некое недоверие и априори ожидание, что образование, получаемого с экрана, будет хуже по качеству.

Но мы живем в эпоху высоких технологий, и опыт многих североамериканских и европейских университетов показывает, например, что программы MBA вполне возможно проходить с помощью онлайн-платформ. Однако для школьников и студентов младших курсов университета исключительно важно личное общение обучающегося и обучающего.

Чем старше ты становишься, тем меньше тебе требуется каких-либо дополнительных мотиваций, тем больше ты мотивирован сам. Поэтому ты понимаешь, что, например, я лучше сэкономлю время и получу образовательный продукт (я не сказал «услугу» - смеется). С этой точки зрения, если отбросить технологические моменты, самым эффективным и интенсивным периодом учебы для меня была аспирантура. Я был соискателем. Не было у меня обязательных пар, а общение с моим научным руководителем (с удовольствием назову его по имени – профессор Кравченко Сергей Александрович) сводилось к тому, что мой наставник давал мне список литературы или просил, чтобы я зашел к нему и взял уже приготовленные книги. Как научил меня тогда Сергей Александрович, у аспиранта всегда должна быть с собой спортивная сумка. Для книг. Так вот: профессор предлагал мне 40-50 томов и говорил, что через неделю я должен их прочесть и вернуть. И я понимал, что, во-первых, никто, кроме меня, этого не сделает, во-вторых, вариант, что меня «не спросят» и что-то не сделанное мною останется незамеченным, тоже не прокатит, и, в-третьих, это нужно мне самому, потому что конечной целью я себе ставил защиту диссертации.

Кстати, интересно отношение преподавателей к объему заданий. У меня был опыт стажировки в Северной Каролине, в Университете Дьюка в начале нулевых: была там такая особенность – «на дом» задавали столько, что даже если ты будешь заниматься двадцать четыре часа в сутки, ты к следующей встрече с преподавателем все сделать не успеешь. Задание было заведомо избыточным.

— Зачем же так делали?

— Затем, чтобы научить студента выделять главное. «Правильная» домашка – это же не механическая работа: я каждый день читаю по 50 страниц текста и тогда к нужному моменту освою необходимое количество знаков. Ничего подобного! Я должен сделать свой оправданный «студенческий» выбор: какие-то лекции очень важны, исключительно нужны для того предмета, что я изучаю, а вот в некоторых предметах есть второстепенность. Я не отметаю это как ненужное – ненужного в университете нет ничего!  Просто я понимаю, что сделаю это по остаточному принципу: прочту на сон грядущий или в интервале между делами.

Такой подход воспитывает в учащемся понимание того, что ты не школяр, которому необходимо все вызубрить, что есть предметы, которые требуют от тебя осмысления, чтобы ты потом мог это творчески применять.

— Каким журналист должен быть сейчас, какого журналиста Вы хотите выпустить?

— Мы с Вами – счастливые люди, потому что ни одна другая профессия, не менялась столь динамично за последнее время, как профессия коммуникатора. Как быстро у нас на глазах уходят прежние традиции, нормы и форматы, но и как успевают в нашу жизнь войти и незаметно выйти какие-то нововведения. 

Классический пример – использование пейджеров: незаметно вошли в жизнь и тихо вышли.

— Их заменили социальные сети и мессенджеры.

— Да. А вот смогли ли электронные и аудиокниги заменить печатные версии – вопрос намного более глобальный. Мой друг, журналист Глеб Черкасов (до недавнего времени – заместитель главного редактор газеты «Коммерсантъ» – прим. автора), однажды сказал, что традиция чтения газет напоминает ему курение сигар. Мы не занимаемся сейчас пропагандой нездорового образа жизни (смеется). Но согласитесь: с появлением дешевого, доступного и более удобного способа табакокурения сигары не исчезли полностью. Просто, они перешли в иное качество, иной «разряд»…

— Журналистика постоянно меняется. Мы недавно обсуждали на мастер-классе, что журналисты, пишущие информационные заметки, становятся ненужными, их заменяют программы, роботизированные технологии. И журналист нужен в основном для таких жанров, как обзор, комментарий, проблемный очерк. Однако я заметила за собой, что редко обращаю внимание на автора того или иного материала, мало знаю имен современных журналистов. В таком случае, можно ли говорить, что «журналистики имен» больше нет?

— Я с Вами в чем-то согласен, а в чем-то нет.

Давайте не забывать о том, что журналистика – это очень творческая профессия. Возьмем для примера репертуарный театр. Можно сходить на «Чайку», на «Вишневый сад» или на «Трех сестер» в МХТ им. А.П. Чехова, в Ленком. А можно поехать в Ярославль или Нижний Новгород (на родину Русского Театра) ради того, чтобы посмотреть их интерпретацию, их прочтение, их подачу. Примерно то же самое происходит и с новостями: вроде бы стандартная схема – Что? Кто? Где? Когда? Почему? и кому это выгодно – но разные медиа делают это по-разному. Иногда за кажущейся простотой и безоценочностью кроется то, ради чего вы на этот ресурс заходите (в «этот театр») и именно в этом виде этот продукт потребляете. 

Мне нравятся аналогии с театром. Кто-то из великих сказал, что можно построить безумно дорогое здание, пошить дорогущий реквизит; люди придут в театр, купив недешевый билет, но… театра там не будет! И близко! А в другой ситуации просто талантливый актер просто выйдет на площадь, расстелет коврик и начнется… театр! Большое искусство!

С новостями происходит весьма схожая вещь. Иногда «пролистывая» каналы, можно переключить на «Культуру», где сейчас начнутся новости, которые я хочу посмотреть, проигнорировав те же новостные передачи на другом канале…

— Это зависит от портала, издания?

— Это зависит от того, кто как работает, кто как подает и кто как чувствует новость.

Знаете, Владимир Егорович Яковлев, основатель Издательского дома «Коммерсантъ», в интервью газете «Ведомости» в начале «нулевых» как-то сказал, что «журналистика фактов» умерла. Фактами нашу аудиторию перегрузили. Забегая вперед, в последнее время многие мои коллеги предлагают курсы и семинары, связанные с фактчекингом…

— Это объяснимо: сейчас во времена постоянного и непрерывного информационного потока, сложно уследить, где же правда, а где – фейк.

— А проверять факты надо! Во время банковского кризиса 1998-го одна моя родственница приехала из провинции, чтобы пойти в Инкомбанк и получить свои деньги. Я ей говорю, что шансов получить свои средства мало, что банк ждет процедура банкротства. А она мне в ответ показывает вырезанную из газеты заметку, где говорится, что банк обязательно с вкладчикам своими рассчитается. Мне было больно, потому что над заметкой стояла: «На правах рекламы».

Я сейчас ни над кем не смеюсь. Когда ты в этом «котле» журналистском варишься, то фактчекинг у тебя в крови; на такие «грабли» ты уж точно никак не наступишь!

И еще: печально, но факт — слово «репутация» сейчас не в чести. В 1980-90 гг. можно было услышать такую фразу: «Я согласен с позицией «Литературной газеты», что казнь – это убийство», «Я разделяю озабоченность Литературки относительно того, что…» и т.д. У средств массовой информации, у журналистов могла быть своя позиция; общество воспринимало ее как информацию к размышлению. Сегодня очень сложно сказать «Я разделяю озабоченность..» и дальше назвать какое-нибудь СМИ или даже конкретного журналиста.  С авторитетами в стране туго…

— Сейчас нет единого авторитетного издания.

— Сейчас все очень разнопланово. Медиа потеряли функцию авторитетного источника: как раньше, «в газете зря не напишут» – такое отношение было ко всем печатным изданиям. Потом люди поняли, что газеты бывают разные.

Я помню, когда я проходил практику в 1988 году в «Литературной газете», ко мне пришла читательница (а тогда читатели ходили в газеты, общались, это заменяло им не придуманные еще социальные сети) с высшим образованием, она  положила передо мной две газеты – «Известия» и нашу «Литературку». И сказала: «Я всегда читала две эти газеты и у меня складывалась картина мира, потому что вы всегда писали одинаково. А сейчас вы пишете по-разному, и я не знаю, кому верить». А в глазах у нее был другой вопрос: «Я не знаю, как дальше жить».

— Как вы справляетесь с информационной загруженностью и успеваете вести социальные сети?

— На первом курсе один преподаватель у нас спросил: «Ребят, кто из вас не собирается заниматься журналистикой?». Никто руки не поднял (первый курс все-таки!). Преподаватель улыбнулся: «А на четвертом курсе уже не стесняются, уже начинают руки поднимать…». И говорит следом: «Да вы сами можете себя проверить, ваше это или не выше: попробуйте три дня пожить без газет и без телевизора». В современном мире еще и без Интернета и телефона. Если вы протянете два-три дня и у вас не будет ощущения, что вам воздуха не хватает, то журналистика – не ваша профессия.

А еще надо помнить об аудитории. Вот, например, когда что-то выкладываешь в Инстаграм, то он предлагает «продублировать» эту информацию в других соцсетях. Раньше я как-то не обращал  на это внимание. А сейчас каждый раз задумываюсь, а нужно ли будет это той аудитории в Facebook или ВКонтакте. По социальным сетям я начал «пласты» информации делить, чтобы не «грузить» людей лишним.

То же самое происходит в любом потоке новостей, когда мы информацию отбираем.

Каждый из нас выбирает какую-то свою модель «общения» со СМИ, «потребления» медийной продукции: кто-то обязательно смотрит итоговую программу новостей, кто-то непременно слушает Алексея Венедиктова. Один немецкий классик как-то сказал, что свежий «Шпигель», пиво такой-то марки и сигара – это то, что он обязательно попросит в последнюю минуту своего земного пути, если будет такая возможность.

— Вы уже упоминали, что у вас есть аккаунты в социальных сетях. А зачем они Вам?

— Для общения. Для работы. Я сейчас сталкиваюсь с тем, что меня просят прислать фотографии в Telegram, потому что там качество не портится.   Постепенно наше виртуальное «я» начинает жить собственной жизнью. Мне недавно так много пришло сообщений по поводу моего Instagram, «замеченного» в метро! Даже сестра старшая фото скинула. В WhatsApp…

Я как-то прочитал, что «активной третью» населения в 2020-е будут те люди, которые сформировались в эпоху социальных сетей.

— Появилась новая тенденция, что новость в социальных сетях возникает быстрее, нежели на информационных порталах. Можно назвать ли это неким упущением журналистики, влияет ли эта тенденция на ее качество?

— Знаете, только сегодня утром несколько информационных агентств со ссылкой на аккаунт пресс-секретаря одного из Синодальных отделов сообщили о кончине протоиерея Дмитрия Смирнова. Получилось так, что это было заявление определенного человека (пресс-секретаря Отдела по церковной благотворительности и социальному служению Василия Рулинского; выпускника МЖ, к слову), даже Владимир Романович Легойда сообщил об этом тремя-четырьмя часами позже.

Глеб Черкасов однажды сказал одну гениальную вещь: прежде мы говорили про СМИ, а сейчас правильнее говорить о ССМИ – о средствах сертификации массовой информации. Сейчас много  каналов информирования. В силу своей ответственности ССМИ дают ход только проверенной информации.

— А какие СМИ Вы считаете сертифицирующими?

— Исходя из подборки агрегаторов, например, Яндекса, это газета «Коммерсантъ» («Ъ» вообще рекордсменка по ссылкам на него как на источник),  это ТАСС, агентство «России сегодня». По топу мы прошлись, дальше «Ведомости» и «РБК». Печально, но куда-то исчез «Интерфакс» из этой компании; новости теперь – не самый важный аспект их деятельности.

Заметьте: мы не назвали ни одного телевизионного канала.

— Мне интересно, а зачем у Вас в кабинете стоит боксерская груша?

— Это антидепрессант. Грушу мне подарили выпускники пару лет назад. Честно скажу, я не часто ей пользуюсь, но она мне как-то симпатична: так иногда постучать после или вместо работы…

— У Вас на журнальном столике лежит плакат с изображением собак, а в Инстаграме много фото этих животных. Как зовут Вашу собаку, какой возраст и какая порода?

— Это Лео, у него скоро день рождения – 1 ноября малышу исполнилось два года. Порода – бернский зенненхунд. На русский иногда переводится как швейцарская (бернская) альпийская овчарка. До этого у меня был Саймон, тоже берня; прожил 10 лет (собаки это породы, к сожалению, долго не живут).   Лео – это моя четвертая собака. 

Моя первая собака — Тобик, мне его папа купил, когда мне было четыре года. Умер он, когда я учился уже на втором курсе, то есть прожил с нами 15 лет. После Тобика был черный финский колли Лорд, его подобрали наши друзья в Филевском парке и отдали нам, так как у них уже были три собаки. Лорда мы взяли, когда сыну было три или четыре года. Я по собственному опыту знал, что в семье у ребенка должен быть пес.

Саймон был первым «клубным» псом. С богатой родословной. А два года назад сын завел Лео…

— Я увлекаюсь фотографией, и мне очень хотелось бы поступить на факультет фотожурналистики, но такой программы в России нет. Как думаете, почему?

— Для того, чтобы стать хорошим фотохудожником, нужен хороший фотоучитель. У меня есть абсолютный авторитет в этой профессии – это фотограф Владимир Федорович Федоренко. Мы с ним год проработали в одной редакции, но до сих пор дружим и общаемся.

— А что он фотографирует в основном?

— Всё! Абсолютно всё! Он – фотчик (фотокорреспондент) в агентстве «Россия сегодня», рабоатет там еще со времен АПН. Владимир Федорович просто удивительный мастер: может сделать «конфетку» из чего угодно. У этого человека можно учиться и учиться фотографии. 

Я считаю, что журналистика – это искусство, а фотография – это вдвойне или втройне искусство, поэтому здесь важна личность мастера-учителя.

У нас мало театральных школ: Щука, Щепка, ГИТИС, ВГИК, студия МХАТ. А журфаков в десятки раз больше, «медов» и  «педов» – раз в сто, наверное…

Это как в живописи. Возьмите в качестве примера Школу Андрияки; он – признанный мастер, открыл целую школу. Я люблю рисовать, мне очень бы хотелось пойти в школу к Шилову или Глазунову, а лучше к Петрову-Водкину – уж я молчу про передвижников…

— Вы рисуете для себя?

— Я рисую только для себя. Правда, если захотите посмотреть – одна моя картина «Мулен Руж» висит на кафедре журналистики.

К теме фотографии: я никогда не забуду, как 2000 год мы отмечали Новый год с женой и сыном в Париже. Я сделал тогда много фото, оформил лучшие в фотоальбом. И вот, помню, сидим мы с Владимиром Федоровичем на кухне нашей маленькой редакции, и тут я решил показать Мастеру  свои фотоработы. Владимир Федорович говорит: «Давай, покритикую» (подражает заиканию Федоренко). Он открывает и быстро-быстро начинает листать страницу за страницей, а я говорю: «Владимир Федорович, ну посмотрите, какой ракурс!..». Федоренко закрывает альбом (минута ушла на его просмотр – не больше!) и продолжает пить кофе. Я говорю: «Федоренко, а что нельзя ничего сказать доброго по поводу того, что я наснимал?» – «Старик, жанр ‘моя семья на фоне’ ты уже освоил; попробуй ‘фон без моей семьи’» (подражает заиканию).

— Кем вы мечтали быть в детстве? Не кажется ли Вам, что на Ваш выбор сильно повлияла профессия отца?

— Профессия папы стала предопределяющим фактором, но он никогда на меня не давил. Надо мной просто издевалась старшая сестра Ирина, которая всегда говорила, что мои все мечты стать разведчиком или милиционеров прямиком приведут к тому, что я стану филологом. Папа же считал, чтобы я должен сам выбирать будущую профессию.

Я за полгода до окончания школы поступал в высшее военное командное училище связи, хотел заниматься радиоразведкой. Тогда важна еще была средняя оценка за аттестат, а оценки ставились по полугодиям. Я в первом полугодии был сильно увлечен комсомольской работой, поэтому у меня было всего две «пятерки»: по физкультуре и по немецкому, – остальные были «четверки».

С военным училищем у меня «не сложилось»; я пошел с другом за компанию, мой друг поступал на МЭО. Я же пошел на МО («западное» отделение), справедливо рассудив, что там — самый высок конкурс и н поступить будет не так постыдно и болезненно. Я набрал в итоге 23 балла (две «пятерки» и две «четверки»), а для поступления нужно было 24. И тогда декан нашего факультета, профессор Александр Юрьевич Борисов пригласил несколько человек, поступающих на МО, дополнительно сдать творческий конкурс, плюс литературу.  Мы сдали. Так я оказался на МЖ!

— И Вы не готовились к литературе перед поступлением?

— В школе я ее учил неплохо, да и готовился на филфак МГУ: два года ходил на курсы для поступающих в  вузы в здание на Маховой (история СССР, практикум по русскому языку, литература). Плюс два года усиленно занимался немецким, потому что планировал пойти на романо-германское отделение филфака. Посему без труда сдал немецкий в МГИМО.

Поступая на МО, я сдавал еще географию, историю СССР, сочинение и немецкий. В итоге для поступления в МГИМО я прошел через шесть вступительных экзаменов…

— Не жалеете, что выбрали МЖ?

— Никогда не надо ни о чем жалеть. Нам кажется, что мы в жизни что-то выбираем, а на самом деле, все уже предопределено и выбрано за нас.

— То есть все предопределено и никак нельзя выбрать свой путь?

— Мы можем только предугадать предначертанный нам путь, а можем этого и не сделать.

— У Вас есть любимая расшифровка МЖ?

— «Много жизни».

Текст: Мария Петряева, 3МИЭП-МЖ
Редактор: Елена Тимофеева, 4МЖ-МЖ
Пресс-служба Студенческого союза

 

---